Смотрю на круги

Увидела сегодня, что у Инвитро можно сделать капсульную эндоскопию. Стоит 60 000 рублей.
Глотаешь камеру и она путешествует четыре дня. Шлет приветы фотоотчеты.
Сижу в удивлении.
И поняла, что куче вещей уже не поражаюсь
- МРТ в наличии везде - не поражаюсь;
- стоматология с микроскопом - не поражаюсь;
- элайнеры на 3Д-принтере - не поражаюсь;
- вызов бригады на дом для забора анализов на следующий день после вызова, и это без ускорения - не поражаюсь;
- генетические анализы ребенка по крови матери - не поражаюсь.

Вот аромалапмам в роддоме поразилась. И теперь капсулам. 

  На этой неделе мы узнали, что что такое настоящий обман.
( Collapse )

Август и пол-сентября учитала, как человек с безбуквенного края, дорвавшийся до напечатанного слова.

Зулейха открывает глаза (Гузель Яхнина) - поделочная книга. Таких в английских книжных полно -   открытка обыкновенная, только в виде слов. Форма сбита ладно, а внутри формы пусто. Про суть  - если суть была про страдания переселенцев-кулаков и как бы кулаков -  всё уже читанное, виденное. Ощущение, как после тепличных помидоров.  Почти никакого вкуса. Элементом новизны является этно-взгляд  на раскулачивание - из Татарстана. Этно-взгляда (потому-что этно-голоса почти нет, главная героиня в какой-то момент кажется даже немой) на то, чтобы перебить  оскомину, не хватает.
Лучшие моменты - возвращение из сумасшествия врача, принимающего роды. От всего происходящего в новой Советской России врач на годы самоизолировался в ментальное яйцо и только почти автоматический навык родовспоможения из этого яйца его и родил вытащил снова на свет.
Очень теплый момент, когда  мальчику, который и родился посредине поляны спецпереселенцев, художник рисует корову и собаку и кошку, потому что на разросшейся в поселок поляне ничего этого нет.

Лавр (Евгений Водолазкин) - книга-перевертыш, а может быть калейдоскоп. Дед передает внуку навык целительства, но умирает до того, как мальчик осваивает навык обращения с окружающими людьми. Сначала он болезненно сливается с забредшей к нему девушкой, умирающей в родах их ребенка (этот сюжетный поворот чем-то напоминает миф об Аполлоне и Дафне). И затем всю жизнь бродит, окончательно поселив девушку внутри себя, общаясь с миром прежде всего за неё, а для этого полностью отрекается от себя (и смена имен – это тоже постоянное само-стирание), почти вымораживает и выголадывает себя из тела, а попутно проникает в то, как на этой бестелесности выговаривать людей из болезни, а порой и из смерти. Он путешествует, возвращается, как лепесток-семицветика, сделав круг, исполняя чужое желание, от Иерусалима. И во всей своей жизни он как сложно ограненный камень отражает то, что не должен: события будущего, язык будущего, и люди ему встречаются тоже такие – отсвечивающие тем, что случается не с ними. И эта отражающая способность – она дает стереоскопический, очень притягательный эффект. Мета-наблюдение. Следим не только за событиями жизни Лавра, но и за паутиной ассоциаций, в которую нас выбирает погружать время от времени сам автор. Как в кино, когда обращаются напрямую к зрителю, разрушая этим обращением стеклянность экрана, так и здесь всякий выход из как бы старорусского контекста – это проявление автора над стеклянностью страницы. И выбор автора некавычить прямую речь – это тоже способ выйти в над-текст. Очень живой, дышащий сказ, который удалось этой вспухающей структурой, как щупальцами зацепить за нас современных, преодолевая проклятие временем.

Из языковых кунштюков самый запомнившийся
«В речи жешовцев, здешних жителей, очевидно учащение шипящих. Подчас ощущаешь пресыщение.»

А из сутевого
«          Я лишь хочу узнать общее направление пути, сказал Арсений. В том что касается меня и Устины.
         А разве Христос не общее направление, спросил старец. Какого же направления ты ещё ищешь? Да и что ты понимаешь под путем – не те ли пространства, котрый оставил за спиной? Со своими вопросами ты дошел до Иерусалима, хотя мог бы задавать их, скажем, и из Кириллова монастыря. Я не говорю, что странствия бесполезны: в них есть свой смысл. Не уподобляйся лишь любимому тобой Александру, имевшему путь, но не имевшему цели. И не увлекайся горизонтальным движением паче меры.
         А чем увлекаться, спросил Арсений.
         Движением вертикальным, ответил старец и показал вверх.»

«          Память? Но чем дольше я живу, тем больше мои воспоминания кажутся мне выдумкой. Я перестаю им верить, и оттого они не в силах связать меня с теми, кто в разное время был мной. Жизнь напоминает мозаику и рассыпается на части.
         Быть мозаикой – ещё не значит рассыпаться на части, ответил старец Иннокентий. Это только вблизи кажется, что у каждого отдельного камешка нет связи с другими. В каждом из них есть, Лавре, что-то более важное: устремленность к тому, кто глядит издалека. К тому, кто способен охватить все камешки разом.»

«          Из временных указаний всё чаще ему приходило на ум слово однажды. Это слово нравилось ему тем, что преодолевало проклятие временем. И утверждало единственность и неповторимость всего произошедшего – однажды. Однажды он понял, что этого указания вполне достаточно.»

 

В коробке для мелочи собралось шесть разных однофунтовых монет. По две на Шотландию и Уэльс и по одной на Англию и Северную Ирландию
Чертополох  - это Шотландия, Дерево, похожее на алоэ (а на самом деле - лук порей) и дракон - это Уэльс. "Три шествующих льва, смотрящих впрям"-  Англия. И кельтский крест - Северная Ирландия.

( Collapse )

Но самое интересное - на обороте.
Ежегодный портрет Елизаветы Второй
 от 1984 года, где она еще молодая, и до 2014 - где подбородок плывет, хотя и сказать, что портрет делали, не любя - нельзя.
Смотрю и хочется срочно записываться на курс Ревитоники и бежать к остеопату.